[h1]ДЖИНЕВРА МОЛЛИ УИЗЛИ | GINEVRA MOLLY WEASLEY [/h1] JESSICA CHASTAIN
✧ Год, дата и место рождения: ✧ Чистота крови: ✧ Место работы: ✧ Волшебная палочка: ✧ Факультет, год выпуска: ✧ Патронус: ✧ Боггарт: ✧ Амортенция: |
[h2]биография[/h2]
"Ты же девочка, Джинни".
У Джинни Уизли сбитые в кровь коленки, разбитый нос и ссадина на щеке - Джинни Уизли, отважная девочка с мальчишеским норовом, единственная девочка во всем огромном семействе, на которую, само собой ложится множество обязательств. Единственная мамина помощница, единственная такая же хозяюшка - Молли воспитывала свою дочь по своему образу и подобию, и оттого, что с самого детства Джинни Уизли была заперта в клетке из "женских" обязанностей, в то время ей, как Маугли, выращенному волками, всегда нужны были приключения с мальчишками. Джинни никогда не нравилось, что на неё пытаются надеть ошейник, Джинни Уизли, на самом деле, та ещё огненная девица с горячим норовом, и попытки матери сделать из неё удобного для всех ребёнка вылились в желание бунтовать и идти против традиционных устоев и обычаев. Джинни - девочка совсем не про традиции, если только речь не идёт про День Благодарения и Рождество, и последнее, что её волнует - чужое мнение.
Хорошие девочки попадают в Рай, а плохие - туда, куда захотят.
Кто-то говорит, что Джинни закалило детство с братьями, но на деле Джинни всегда была такой - адреналиновой жадиной, девушкой-огоньком и искрой от спички, поиграй неосторожно - все вокруг вспыхнет. Неудивительно, что Джинни нашла себя в спорте - прыткая, мелкая, ловкая, она была создана для этого, чтобы ловить снитчи, но вместо того, чтобы гоняться за крохотным шаром на поле для квиддича Уизли предпочла быть на передовой, и решительно, как и всегда, забрасывать квоффлы в кольца. По стилю её игры всегда было легко определить, что Джинни Уизли, на самом деле, не хрупкая ромашка, а прямолинейная, амбициозная и сильная девушка, хищная, как ястреб, и горячая сердцем, как огненная львица. Неудивительно, что она попала на Гриффиндор. Неудивительно, что ей суждено было учиться тогда, когда в Великобритании разгоралось пламя войны.
Джинни Уизли - самый молодой охотник в сборной Гриффиндора. После окончания школы - самый молодой охотник в команде "Холихедских гарпий".
- Мисс Уизли!
- Больше нет, - весело подмигивала Джинни, показывая кольцо на безымянном пальце, - миссис Поттер.
Джинни Уизли больше не Джинни Уизли, а Джиневра Поттер. У них была пышная, помпезная свадьба, о которой пишут в газетах, ведь Гарри Поттер - нашумевшее имя Золотого Мальчика, который уже давным-давно вырос в мужчину, и Джинни казалось, что это начало семейной жизни как у её родителей - один раз и навсегда. Тогда она мало думала головой - жаль, - и так сильно верила своему сердцу, что, казалось бы, не могло её предать, ведь в этом столько любви и столько романтики, в том, чтобы тонуть в одном-единственном человеке и их семье. Неудивительно, что под гнётом этих чувств Джинни Поттер оставила собственную карьеру в спортивной корреспонденции - Гарри так настойчиво стирал с её щёк слёзы, когда она узнала о беременности, так клялся, что всё будет хорошо, что не поверить ему было всё равно, что засомневаться в собственных чувствах. Она родила сына, затем ещё одного и затем дочь. Шаг за шагом Джинни Поттер, амбициозная и уверенная в своих силах девчонка-огонь тухла, а на пепелище когда-то выбунтованной независимости рождался портрет Молли Уизли - женщины, которая всю свою жизнь отодвинула на второй план ради семьи.
День за днём Джинни Поттер тонула в пелёнках, в еде, во всём, что касалось её как матери, ведь она должна была быть хорошей матерью - об этом постоянно талдычила Молли, которая всегда знала как лучше, об этом всегда говорил Гарри, с которым они перестали контактировать после рождения дочери, об этом ей настаивал весь мир, который вдалбливал единственную мысль о правильности женщины-матери, женщины-хозяйки, женщины-хранительницы в чужие головы. И однажды Джинни сломалась. Неудивительно. Любой бы сломался.
"Там нечего больше спасать, мама", - Молли всегда старалась унять свой синдром спасателя, и лезла даже туда, куда её никто не просил. Спасать нужно что-то, у чего вообще есть шансы на существование - у этого брака их не было уже давно. С тех пор, как Джинни и Гарри перестали есть за одним столом, а время с детьми начали проводить по отдельности. То ли виной были нереализованные амбиции самой Джин, то ли то, что Гарри вдруг внезапно вообразил себя единственным добытчиком, и любые попытки Джинни возродить собственную карьеру вызывали у него приступ комплекса собственной неполноценности.
Джинни вдруг чётко поняла, насколько она, оказывается, глубоко несчастна. Насколько этот брак для неё - клетка без замка и двери. И как долго это всё ещё будет повторяться. Гарри, кажется, был счастлив. Кажется, рассуждал про четвёртого. До него, кажется, дошло только тогда, когда Джинни стряхнула его руки со своего тела.
Хватит.
"Я тебя больше... не люблю, Гарри".
У них не было скандалов и ссор. Но далеко не всегда брак рушит битая посуда.
"Это все стало какой-то привычкой, тебе не кажется? Мы живём, как соседи".
Она так не хочет, чтобы он просил, она так не хочет, чтобы он даже трогал её - снимает с себя его руки и чувствует, как ей всё это противно. И какая же она дура, что не заметила этого раньше. "Я не хочу тебя, не трогай меня, убери руки, уйди-уйди-уйди". Джинни кажется, что все её руки в какой-то грязи, и ей невероятно стыдно.
"Не нужно, Гарри. Давай не будем ругаться и отрицать очевидные факты. Я в нашем браке - будто бы задушена. И ты задушен. Мы оба в этом партнёрстве как в клетке, и уже давно".
Джинни не врала - эта её клетка замкнулась вместе с обручальным кольцом. Гарри никогда не видел, что, на самом деле, их вылизанная холёная для окружающих семья была далеко не образцово показательной. Прекрасный муж. Прекрасная жена. Трое чудесных детей. И брак, который разваливался по кусочкам, потому что вся та любовь, которой, возможно, никогда и не было, превратилась в привычку.
"Гарри вовсе не умрёт в юном возрасте, а доживёт до преклонных лет и станет министром магии и отцом двенадцати детей. Помнишь? А кем стану я? Матерью этих двенадцати детей?"
Он уверял её в том, что это не так, что это глупости, но Джинни не верила. Оказывается, к Трелони доверия было больше, чем к собственному мужу.
"У меня есть кое-кто, Гарри".
Он замер, будто бы Джинни его ударила. Но это было правдой. Силы жить женщине, зарытой в свою семью, давал далеко не её супруг.
"Это меня всегда и напрягало в моей матери. Всё, ради детей. И жизнь своя, тоже ради детей. Вот только, как там у магглов говорят? Сперва - мать надевает спасательный жилет на себя, затем на ребёнка".
Возможно, Молли и была создана для такой жизни, но Джинни - нет. И последнее, чего ей хотелось - повторить жизненный путь матери, оказаться там же, где спустя столько лет оказалась она. Потратить жизнь попусту.
"Ты хороший. Но быть хорошим недостаточно, чтобы сохранить наш брак. Спасти Магическую Британию от Волан-де-Морта это дело куда более простое, чем семейные отношения".
И это была правда.
"Не знаю, как мы поступим с детьми. Лучше спросить их самих".
Этот развод был таким же громким, какой была свадьба.
- Миссис Поттер!
- Больше нет, - пожимала плечами женщина, показывая пустующий безымянный палец, - теперь - мисс Уизли.
- Артур Уизли - жив, отец.
- Молли Уизли - жива, мать.
- Билл Уизли - жив, старший брат.
- Чарли Уизли - жив, старший брат.
- Перси Уизли - жив, старший брат.
- Фред Уизли - мёртв, старший брат.
- Джордж Уизли - жив, старший брат.
- Рон Уизли - жив, старший брат.- Гарри Джеймс Поттер - жив, бывший муж.
- Джеймс Сириус Поттер - жив, сын.
- Альбус Северус Поттер - жив, сын.
- Лили Полумна Поттер - жива, дочь.
Отсутствуют.
[h2]Об Игроке[/h2]
связь с вами:
предпочитаемый темп игры: Пост раз в две недели.
— Эти твои шуточки, Жозефина! Они на тебя плохо влияют! Она на тебя плохо влияет!
Астрид подбирала юбки и следовала за Жозефиной по пятам, пока она, наряженная так, словно бы это был не ужин в честь возвращения старшей дочери домой, а светский приём у самой императрицы, золотым ураганом следовала по длинным коридорам, разозлённая, взбешённая — их несдержанные перепалки с матерью периодически заставляли обеих антиванок останавливаться, и в это время Астрид старалась объяснить произошедшая: «Само собой они заинтересованы, Жозефина, ты ведь молодая, прекрасная и всё ещё незамужняя женщина!», а Жозефина не воспринимала это как комплимент. Она была оскорблена — до глубины души. Она столько сил, столько головной боли положила в то, чтобы поднять свою семью с колен, чтобы начать для дома Монтилье всё заново, считай, с чистого листа, а её мать до сих пор не может угомонить собственное желание отдать дочь замуж даже тогда, когда Жозефина при всех, на Летнем рынке Вал Руайо призналась в любви беспородной наёмнице. Глубоко убеждённая в своей правоте, Астрид даже умудрилась приплести к этому ужину повод покрасоваться своей дочерью перед потенциальными женихами, и Жозефина, задетая до глубины души тем, что её оценивают словно бы породистую лошадь, встала из-за стола и ушла.
— Я и представить не могу, что за лапшу вы навешали всем сегодняшним гостям, устроив из вечера смотрины, на которых каждый мне чуть ли не в зубы смотрит. Если вам так нужно это замужество — разбирайтесь с этим сами.
— Жозефина, — Астрид смотрела умоляюще, будто бы пытаясь утихомирить это взбушевавшееся на месте извечно тихой лагуны цунами, но было поздно. Нужно было уметь — так сильно задеть Жозефину, которая умеет демонстрировать полное удовлетворение от происходящего, даже если у неё ком в горле стоит. Она успела взять дочь за руку, и Жозефина обернулась на неё, чтобы пояснить ещё раз, почему именно она не собирается возвращаться на приём, — Доченька, ты же никогда не была столь безрассудной! И это увлечение — оно пройдёт. Ты же знаешь, Жозефина, — Жозефина надеялась на искренность, а Астрид ослепляла её своей честностью. Своей такой глупой честностью, которая ранила больнее ножа, таким непониманием того, что жило и цвело в груди у её собственной дочери, Астрид Монтилье словно бы била наотмашь, собираясь сделать лучше, — и она знает. Оно пройдёт — рано или поздно. И тогда ты останешься одна.
— Вы понятия не имеете, о чем говорите, мама, — Жозефина выдернула руку из крепко держащих её запястье пальцев.
— Я — понимаю. А ты — совсем потеряла голову. Подумай о том, Жозефина, какое будущее тебя ждёт с твоим подходом. Моя мама выходила замуж, потому что в этом была необходимость. Я выходила замуж, потому что так требуют традиции, потому что это — высшая степень любви к семье, лучший способ отплатить семье за крышу над головой, за любовь и за дом — подарить нам с отцом внуков. Чтобы наш род креп и продолжался, кровь от крови — оно ведь всегда важнее.
Сердце в груди перестало биться. Губы вдруг растянулись в горькой улыбке.
— Что, простите? — плечи у Жозефины опустились, и она стояла посреди широкого коридора одна, поражённая в самое сердце, убитая и сражённая наповал — не из-за восторга. Это было чувство сравнимое с предательством, и тормозить этот порыв, который запустила не кто иная, как её собственная мать, было поздно, — Вот как. Значит того, что происходит сейчас — вам недостаточно. Значит, я могла не возвращать нам право на торговлю в Орлее. Значит, я могла не выкупать отданные в качестве процентов земли. Значит, всего этого — вам недостаточно, но вы были бы удовлетворены, будь я болванистой дурочкой с блестящими глазами, которая легко бы выскочила замуж? Как же сильно вы меня, оказывается любите, мама, если способны на такую... низость. Как же сильно вы меня любите, если вам настолько все равно на всё, что я делаю. Как сильно вы любите меня, свою дочь, если способны упечь в золотую клетку против моей же воли. Потому что вам так угодно. Кто бы мог подумать, мама, что за вашу любовь я должна отплатить собственным несчастьем, чтобы вы, наконец, были довольны.
Жозефина гневно смотрела на мать с расстояния нескольких широких шагов, губы её не дрожали, а брови были сведены на переносице — она смотрела твёрдо, с глубокой, царапающей сердце обидой, с вызовом — в одном мама была права, их роман с Шокракар действительно плохо влиял на Жозефину. Но пусть лучше так, пусть лучше этот роман учил Жозефину открытой конфронтации против тех, — ох, Создатель, как жаль, что эти самые те — ближайшие на свете люди, — кто мог посягать на её законную свободу, чем сажал на поводок. Шокракар сделала её сильнее, и именно это так не удовлетворяло людей, что испокон веков варились в собственных устоях, в которых есть только одно слово «должна». Должна пораньше выйти успешно замуж, должна растить детей, должна, должна, должна. Только вот устои ошибались. Она — Жозефина — не имела долгов, а если уж ей когда-то и приходилось одалживать, то она всё вернула в полном достатке. Шокракар не ломала её, Шокракар не делала из неё намеренно ту, кто пойдёт против родительской воли с тал-васготской упрямостью. Она просто показала ей, как это прекрасно — когда любишь ты и когда любят тебя. Шокракар показала ей, что между статусами, которые превозносят в человеческом обществе, нет никакой разницы, и что чувства, сырые, искренние, огромные — важнее всяких традиций. У Жозефины так болело сердце — оно с силой билось в груди, стянутой твёрдым корсетом, пока она смотрела на мать с немым обиженным вопросом во взгляде.
«Почему?»
Затянувшаяся пауза и отсутствие ответа окончательно переполнили чашу терпения Жозефины, и, поняв, что у неё начинает щипать в глазах, антиванка подхватила свои юбки и рывком развернулась, не намеренная выслушивать ни выдуманные оправдания, выгораживающие такую политику со стороны родителей в качестве традиционной, ни очередные упрёки.
— Жозефина! Разговор не окончен! — она не ответила.
Она уже высказала всё, что должна была. И даже больше. А потому шла Жозефина резвым шагом, не обращая внимания на мелькающие окна. Она миновала коридор за коридором, надеясь на то, что Астрид за ней не последует. И, слава Создателю, так и вышло. Она чувствовала, что ещё чуть-чуть — и расплачется. Каждый раз находиться буквально между молотом и наковальней, отстаивать своё право на любовь, раз за разом доказывать, что она имеет на неё право, было утомительно настолько, что у неё разболелась голова — пульсирующими волнами на неё накатывала усталость, и к моменту, когда Жозефина вышла в их пустующую гостиную, широкую, отделанную белым мрамором и лазурно-голубой плиткой, светлую даже в тусклом освещении свечами, она уже мало, что соображала.
Со стены над камином на неё смотрел он. Огромный семейный портрет, на котором были изображены все члены семейства Монтилье на тот момент. Тогда ещё был жив дедушка Хьюго, и тётя Лукреция, что сейчас перебралась по очередному замужеству в самое сердце Орлея, и, самое главное — огранённый огромными границами золотой рамки, он висел в их общей гостинной, как напоминание о том, что нет ничего важнее семьи. И сама Жозефина, тогда ещё совсем юная, но уже смотрящая серьёзно, будто бы наблюдала за тем, в каком отчаянии находится сама антиванка сейчас. На камине, посреди ваз с пышными цветами, стоял он. Самый первый герб дома Монтилье, хрупкий и старинный. Жозефина осторожно взяла его в руки, но в этот раз того сладкого, тянущего в груди чувства, которое случалось всегда, не последовало. Раздосадованная, все ещё глубоко обиженная и задетая, она сделала это машинально, как делают дети — герб с силой упал на пол, его золотая мачта откололась, по борту корабля пошла трещина. Почти такая же, какой был раскол внутри всей семьи.
Жозефина понятия не имела, что на неё нашло. Несколько секунд она гневно сжимала кулаки, плечи её ходили ходуном, и она уже развернулась, когда осознание ошибки ошпарило её покрепче кипятка.
Создатель, что я наделала...
Жозефина порывисто вздохнула, зашуршала юбками и не думая о том, что кто-то может её увидеть, осела на пол, дрожащими руками поднимая отломанную мачту и завалившийся набок корабль. Она и правда совсем потеряла голову. Всхлипнув, тыльной стороной руки пройдясь под глазами, она прижала самый первый герб дома Монтилье к груди, и так и осталась сидеть на полу, спиной касаясь книжного шкафа. Она не должна так себя вести. Ни в коем случае. Удерживая в своих руках, тех самых, которые послушали безрассудное влюблённое сердце, сломанную реликвию, семейное сокровище, Жозефина раз за разом читала то, что до сих пор каждый раз давало ей сил работать изо дня в день. Те слова, которые однажды положили начало всей той долгой дороге, которую Жозефина изо дня в день преодолевала ради благополучия своей семьи.
«От моря до берегов смиряем волны».
